— Да ты достала уже своими придирками! Совсем с катушек слетела, карга старая! — Марина со злостью захлопнула дверь перед носом соседки.
Баба Галя только того и ждала. Схватив швабру, она принялась остервенело колотить ей по потолку:
— Нет, ну вы посмотрите на неё! Я в свои семьдесят два на таких вот стервах собаку съела! Сопляки сопливые носятся тут как оглашенные день-деньской, а матери хоть бы хны!
Марина прислонилась к двери, пережидая приступ соседкиной ярости. Дети испуганно выглядывали из комнаты.
«Вот ведь влипли так влипли, — в отчаянии думала Марина. — И ведь хрен ей чего докажешь!»
С тех пор как её мальчишки чуть подросли и обнаружили способность производить децибелы, жизнь в съёмной «двушке» стала адом. Стоило Димке с Катей хоть чуть-чуть пошуметь, как снизу доносился грозный рык бабы Гали, а в потолок впивалась её грозная швабра.
— Ма-а-ам, ну сделай ты с ней что-нибудь! Надоела уже! — ныл Димка.
— Ага, конечно, отберу пенсию и в закрома родины! — огрызнулась Марина. — А то я не пыталась по-хорошему. Да только эту старую перечницу разве пробьёшь? У неё на всё один ответ: участковый, мол, мигом вас приструнит!
И ведь не поспоришь. Баба Галя была грозой всего подъезда. Бывшая заведующая детсадом, одинокая вдова — всю жизнь командовала, теперь на пенсии от безделья лютовала. Сын где-то за бугром, внуки не навещают. Вот и коротала старушка век, изводя соседей своим сварливым характером.
Марина вздохнула. Работала медсестрой, тянула детей одна. И так сил никаких, а тут ещё этот ходячий кошмар в бигудях! Но выхода не было — не на улицу же идти. Оставалось стискивать зубы и терпеть.
И всё-таки порой Марина ловила себя на мысли, что где-то в глубине души ей жаль вредную старуху. Поди и впрямь несладко на склоне лет остаться совсем одной, без близкой души… Может, оттого и бесится? А вдруг случись что — кто воды подаст, в больницу свозит?
Тревожные мысли всё чаще посещали Марину, заставляя приглядываться к мелочам. Слишком уж нервной и дёрганой стала в последнее время баба Галя, будто сама не своя. И вид какой-то бледный, осунувшийся…
Нехорошее предчувствие кольнуло сердце, когда субботним утром Марина не услышала привычной ругани и грохота. Неужто случилось что? С замиранием сердца она набрала номер…
В этот миг Марина поняла — как бы ни бесила её вздорная соседка, она не может остаться равнодушной. Ворча и ругаясь, баба Галя по-своему заботилась о них. Пусть и весьма своеобразно.
— Мам, а вдруг с бабой Галей и правда что-то серьёзное? — испуганно спросила Катя.
— Не дрейфь, прорвёмся! — Марина решительно тряхнула головой. — Но эту старую перечницу в обиду не дадим. Всё-таки мы люди, а не бревна бесчувственные!
Сказано — сделано. Схватив сумку, Марина поспешила вниз по лестнице. Катя с Димой увязались следом. Надо было спешить — неизвестно, что ждёт их впереди. И впервые за долгое время сердце Марины преисполнилось непривычной решимостью.
***
В больнице их встретил въедливый запах лекарств и строгая тишина коридоров.
— Палата 203, — бросила на ходу медсестра, цокая каблуками по плитке.
Марина на секунду замешкалась перед дверью, собираясь с духом. Но Катя с Димкой уже вприпрыжку неслись внутрь.
— Тише вы, ополоумели что ли! — зашипела она им вслед. — Не в зоопарк пришли!
Но дети уже не слушали. С любопытством глазея по сторонам, они подбежали к кровати, на которой, бледная и осунувшаяся, лежала баба Галя.
— О, явились, не запылились! — хмуро процедила старушка. — Чего припёрлись-то? Позлорадствовать?
От её слов Марина вспыхнула.
— Тоже мне, радость великая! Я между прочим с ног сбилась, пока вас по больницам искала! Переживала, между прочим…
В палате повисло натянутое молчание. Баба Галя отвела глаза, комкая край одеяла.
— Ишь ты, переживала она… Можно подумать, больно надо… — пробурчала старушка, но как-то уже беззлобно. Даже растерянно как-то.
Марина только рукой махнула. Знала ведь, что на старуху обижаться — только нервы тратить.
— Ладно вам, баба Галь. Чай, не чужие люди. Как ваше здоровье-то? Что врачи говорят?
Галина Сергеевна скривилась, словно от зубной боли:
— А что им говорить? Бают, операцию надо. А толку-то? Всё одно помирать скоро…
От этих слов у Марины внутри что-то сжалось. Как же так? Неужели бабе Гале и вправду совсем никто не нужен? Даже сын родной не почешется?
За этими мыслями она не сразу заметила, что Катя с Димкой уже во всю щебечут о чем-то с бабой Галей. Притом, судя по их загоревшимся глазам, нашли общий язык!
— Ух ты, баб Галь, а правда, что в детском саду вашем настоящая черепаха жила? — восторженно спрашивал Димка.
— А как же! Черепаха Тортилла. Знатная была работница — газеты приносила по утрам! — подмигнула им старушка.
Катя захихикала в кулачок:
— Ой, баб Галь, вы такая смешная! Мне кажется, с вами в садике весело было.
Галина Сергеевна осеклась, словно захлебнувшись непривычной лаской. Марина с удивлением заметила, что суровые глаза соседки подозрительно заблестели.
— Дак… может оно и весело было, не спорю… — пробормотала старушка, отворачиваясь к стене. — Только вот где те времена? Все разлетелись — кто куда. И поминать некому…
Повисла пауза, в которой явственно слышалась горечь одиночества. У Марины сердце зашлось от жалости. Значит вот оно что! Вот почему баба Галя всегда такая колючая да озлобленная. От тоски извелась, бедолага…
— Ничего, баб Галь, поправитесь — ещё намиритесь со всеми! — звонко пообещала Катя.
— Делать мне больше нечего! — фыркнула старуха, но как-то уже не сердито.
Подхваченные волной внезапного сочувствия, они просидели у бабы Гали до самого вечера. Слушали её ворчливые байки, смеялись над шутками. И что-то неуловимо менялось в этих вздорных серых глазах. Словно лёд потихоньку таял…
***
С того дня всё пошло не так, как раньше. Видно, растопили детские сердца лёд стариковского одиночества. Уж теперь-то Катя с Димкой сами рвались проведать бабу Галю. То пирожков ей напекут, то поделку смастерят — и айда стучаться в палату!
— Это вам, баб Галь, чтоб поправлялись скорее! — звенели их голоса под больничными сводами.
Поначалу старушка ворчала, конечно, для порядку. Мол, нечего по больницам шастать, заразу разносить. Но разве ж Катю с Димкой остановишь? И незаметно для самой себя баба Галя стала ждать их визитов. Привыкать к непоседливой ребячьей заботе и неумелым знакам внимания.
Только вот Марине было не до уютных посиделок. Работа, дом, бесконечные хлопоты… Едва сводила концы с концами, чтоб детей прокормить. А тут еще бабу Галю из больницы выписали — заботы прибавилось.
Поначалу всё было тихо. Марина с облегчением выдохнула — неужто старушку и впрямь на путь исправления вывели? Как бы не так! Не прошло и недели, как баба Галя снова взялась за своё.
— Дрыхнут до обеда, лоботрясы! — отчитывала она детей у дверей. — А матери хоть бы хны — работает она, видите ли! Не то что некоторые…
Марина стиснула зубы. Всё возвращалось на круги своя. И с каждым днем становилось лишь хуже.
Теперь уж баба Галя не ограничивалась руганью да стуком. То и дело названивала среди ночи:
— Маринка, совсем совесть потеряла? Димка-то твой снова мячом во дворе колотил! Нет на вас управы…
Не успевала Марина и рта раскрыть, как в трубке гудели гудки. Хоть караул кричи!
Но мало было Галине Сергеевне телефонного террора. Повадилась она и днём покоя не давать. Только Марина с работы придёт — бац! — старушка тут как тут:
— Подмести бы не мешало, лентяйка! Зараза от вас, поди, по всему подъезду ползает…
То Димку за шкирку поймает:
— Гулёна! Сколько можно баклуши бить? Марш уроки учить!
А Кате вообще проходу не давала:
— Катерина, ты б хоть за мальцом своим присмотрела! Не девка ведь — нянькой тебе быть.
Детям хоть плачь! И откуда только силы брала, старая перечница? Словно за троих управлялась!
Но самое страшное было впереди. Так уж случилось, что на носу у Кати с Димкой гостины у бабушки намечалась. Путёвку в лагерь им подарила — не пропадать же! Обрадовались дети, сумки собрали…
Да видно, зря не спросили бабу Галю. Узнав про отъезд, та аж позеленела от злости:
— Ах, значит, бросаете старуху? Что ж, пущай подыхает тут одна, без призора? Ну и катитесь, неблагодарные! Чтоб духу вашего не было!
Хлопнула дверью — аж стёкла зазвенели. У детей слёзы брызнули, у Марины ноги подкосились. Ну сколько ж можно? У самой терпение на исходе!
Делать нечего. Попросив у соседки присмотреть за бабой Галей, Марина отвезла ребятню на вокзал. Сердце не на месте было, страшно. Как оно там без них?
Вернувшись, первым делом заглянула к бабе Гале. Открывать та долго не хотела, всё отмалчивалась. Но Марина умела быть настойчивой. Поставила чайник, пирогов разложила — глядишь, оттает помаленьку.
Так и просидели до вечера. Марина гладила морщинистую руку, слушая горькие старушечьи вздохи. Без укоров, без нравоучений. Лишь изредка вставляя негромкое:
— Бабуль, а может расскажете, что у вас на сердце? Глядишь, вместе чего придумаем…
Галина Сергеевна долго кряхтела, отнекивалась. Но в конце концов не выдержала — разревелась пуще Димки с Катей. И всё выложила как на духу — про горечь одиночества, про сына-неблагодарного, про страх забвения…
— Знаешь, как оно — всю жизнь людям отдать, а под конец никому не нужной остаться? — шептала она сквозь слезы. — Ты уж не серчай, Мариш. Дурю я со страху-то. Каково мне теперь одной куковать? Помру ведь — и не вспомнит никто…
Сколько в ту ночь переговорили, сколько наплакались — и не счесть. Но к утру что-то дрогнуло, сдвинулось в застарелой обиде. Словно плотину прорвало…
***
Разговор вышел нелёгким. Каких только претензий ни наслушалась Марина! И неряха-то она, и детей распустила, и совести лишена напрочь. Всю желчь, годами копившуюся, вывалила баба Галя. Но в конце концов выдохлась, смолкла. И впервые Марине почудилась в её голосе не злоба — а глухая, щемящая тоска…
— Поймите, баб Галь, нельзя же так, — тихо проговорила она, глядя в воспалённые старушечьи глаза. — Ни себе житья, ни людям. Все мы не вечны, но жизнь-то продолжается! Нельзя в ней только чёрное видеть.
Баба Галя зло зыркнула на неё:
— Да что ты понимаешь, курица ощипанная? Тебе всю семью свою собой заменить пришлось? От зари до зари себя детсадовским оболтусам дарить? А под конец остаться у разбитого корыта?
Она тяжело перевела дух. Губы скривились горькой ухмылкой:
— Так-то, Маринка. Легко тебе со своей колокольни рассуждать. И то верно — куда уж мне, старой развалине! Одна дорога осталась…
Повисло тягостное молчание. Марина чувствовала, как по спине бегут мурашки. Неужели всё напрасно? Неужели баба Галя так и будет жить в своём панцире до конца дней, изводя всех вокруг?
И тут её осенило. Схватив старушку за руку, она заговорила горячо и сбивчиво:
— Послушайте меня, Галина Сергеевна! То, что сын вас бросил — не ваша вина. Дети выросли, у них своя жизнь. Это нормально. Но ведь мир на них не заканчивается!
Марина коротко перевела дыхание и продолжила:
— Зачем вам жить прошлым? Ведь у вас столько опыта, столько мудрости! Как много вы еще можете дать! И я, и мои дети — мы все нуждаемся в вас. Подумайте сами — разве мы вам чужие?
Баба Галя долго молчала, отвернувшись к окну. Вздрагивали костлявые плечи под ветхой кофтой.
— Эх, Маринка… — наконец вздохнула она. — Может, ты и права. Да только как теперь-то? Не умею я уже по-другому. Кто меня терпеть станет, старую грымзу?
В голосе скрипело столько неподдельной горечи, что у Марины сердце зашлось. Плюнув на условности, она порывисто прижала бабу Галю к себе. Обняла, как напуганного ребёнка.
— А мы станем. Куда ж мы денемся, родные люди! Только и вы нас поймите — есть у нас своя жизнь. Помогать вам мы завсегда рады, но взаперти ради этого сидеть не можем.
Баба Галя судорожно всхлипнула. И вдруг обмякла, расслабилась. Словно разом сдулась вся её напускная строгость.
— Ох, Мариша, Мариша… — пробормотала она, утирая слёзы. — Дура я старая. Сама ведь всё прекрасно понимаю. Да гордость душила, злоба застарелая. Простишь ли ты меня когда-нибудь?
От этих слов у Марины будто камень с души свалился.
— Ну что вы, баб Галь! — мягко улыбнулась она. — Куда ж я денусь? Только давайте уговоримся: вы больше не командуете, мы — не обижаемся. По рукам?
Галина Сергеевна слабо хихикнула сквозь слёзы:
— По рукам, егоза ты эдакая! Ишь, как ловко старушку обдурила. Не иначе в дипломаты метишь!
— Баб Галь, ну что вы такое говорите! — всплеснула руками Марина.
Обе женщины рассмеялись. Впервые за долгие годы смех этот был лёгким и счастливым.
А дальше всё завертелось, как в сказке. Едва вернулись из лагеря Катя с Димкой, сразу кинулись к бабе Гале. Соскучились — сил нет! Целый вечер не отлипали, про отдых рассказывали.
— Баб Галь, а вам письмо написали! — похвасталась Катя. — Только вы не сердитесь, что долго. Никак всё сочинить не могли, как следует.
От этих слов Галина Сергеевна глаза втупила, голос задрожал:
— Ох, спасибо вам… Родные вы мои… — и разрыдалась пуще прежнего. Только теперь слёзы её были иными — светлыми, радостными…
С той поры всё пошло на лад. Ворчать баба Галя, конечно не перестала. Да только теперь в ворчании её не злость сквозила — а ехидная забота. То Марину отчитает, что опять на ужин бутерброды, мол тощая как щепка. То Димку приструнит — не гоняй, лоботряс, мячик отберу! А Кате и вовсе прохода не давала — выспрашивала всё, не довели ль мальчишки до греха.
Но знала Марина — всё это от большой любви. От желания быть нужной, при деле. И радовалась переменам, не могла нарадоваться. Теперь уходя на работу, со спокойным сердцем оставляла детей бабе Гале. Знала — в надёжных руках.
Только вот соседи долго не могли в толк взять — что за чудо такое случилось? Почему больше не грохочет швабра, не разносится по подъезду сварливый рык? Лишь одна Вера Николаевна, самая дотошная кумушка, раскусила в чём дело.
— Ох, и ловка ж ты, Маринка! — качала она головой. — Уболтала ведь старую перечницу. Ну чисто змей-искуситель, ей богу!
Марина лишь улыбалась украдкой. Знала — дело совсем не в ней. Просто доброе сердце не ведает границ и расстояний. И никакие годы, никакие обиды не властны над человеческим теплом…
Обсуждают прямо сейчас! Узнайте, что вызвало такой резонанс: