«Юль, прости, я ничего ей не говорил. Ну, честное слово!» — с горечью говорил Савельев, тщетно пытаясь утешить учительницу после возвращения его жены

Утром в магазине все шептались – к Володьке Савельеву жена вернулась!​

​— Вот те крест! – говорила баба Маша, жившая прямо напротив Савельева. – Я сама видела – у дома остановилась черная машина, и из нее Танька выкатилась. Пузо у нее, вот и выкатилась! А мужик тот, который привез ее, значит, выкинул сумки со шмотками из багажника и умотал.​

​— Да ты что? И он ее пустил?​

​— Ну а то! Жена все-таки. Не на улицу же ему ее выгонять!​

​Каждая из стоявших в магазине высказывала свое мнение, но все сходились к одному – детям нужна мать, и Савельев молодец, что ее принял, правда, непонятно что теперь с нагулянным дитём делать.​

​— В детский дом его можно сдать, – решила горластая Людка.​

​И только Юлька, внучка той самой бабы Маши, молчала, до боли закусив нижнюю губу…​

​Обсуждали весь день, и весь день мимо дома Савельевых словно бы случайно прогуливались, пытаясь усмотреть, не мелькнет ли Танькина фигура в окне. Но окна были зашторены, так что ничего любопытствующие не узнали.​

​То, что Танька гулящая, знали все с самого начала – Володька ее из города привез и уже с дитём. Жаль мальчика, не прожил долго – от хвори какой-то в первую же зиму и сгинул. Но Танька особо не горевала – народила еще двух пацанов, вроде как Савельевских, по крайней мере, таких же вихрастых и лопоухих. Это, однако, не мешало ей шастать то к одинокому трактористу, то к фермеру Игнату, который вообще ни одной юбки не пропускал. Савельева все жалели – такой парень хороший: и добрый, работящий, а смотри ж, какую бабу себе выбрал непутевую!​

​Когда Танька сбежала с заезжим закупщиком картошки, пересудов было на целый месяц: все гадали, вернется она за детьми, или с Савельевым их оставит. И баба Маша еще тогда сказала:​

​— Вот посмотрите – она еще обратно приползет! От добра добра не ищут, а Володька – золото, а не мужик! Эх, не было бы у него мальчишек, я бы Юльку мою за него посватала.​

​Юлька работала учителем начальных классов, и как приехала после вуза в деревню работать, так в девках тут и застряла – женихов нормальных давно разобрали. Да и не до этого ей было – учителей мало, и два класса она вела, а еще в школьной библиотеке работала. И как раз оба Савельевских у нее учились – старший в четвертом классе, младший во втором.​

​Баба Маша словно в воду глядела – когда Танька уехала, бросив детей на мужа, Юля невольно стала посматривать на одинокого отца, который сам обратился к ней за помощью: раньше-то школьными делами жена занималась, он в этом ничего не понимал, вот и звонил учительнице, пока со своими сорванцами уроки делал, спрашивая, сколько клеточек нужно отступать и какой ручкой писать.​

​— А то вырастут охламонами, как я, – жаловался он. – Меня-то бабка воспитывала, не до уроков нам было, так что я восемь классов с трудом окончил.​

​Юлька жалела и бедного Савельева, и его хороших, в общем-то, мальчишек – одноклассники их дразнили, обзывали их мать самыми грубыми словами, а те в ответ дрались, и приходилось Юльке их у завуча выгораживать, а потом с Савельевым беседы вести. Ну а там, где беседы, и личное участие, так что однажды, когда он в благодарность принес ей кедровых шишек и брусники, между ними проскочила искра, которую тушить они и не думали – никто не верил, что Танька когда-нибудь вернется.​

​— Юлия Сергеевна, наша мама приехала! – радостно сообщил младший Савельев, гордо оглядываясь на одноклассников – во, видели?​

​— Это хорошо, – силилась улыбнуться Юлька. – А теперь давайте перейдем к математике…​

​Нет, она не злилась и не обижалась на своего Савельева, наоборот – гордилась его великодушием: не каждый после такого жену обратно примет, да еще и с ребенком. Но сердце ее при этом наполнялось такой тоской, какой Юлька никогда не знала – прикипела она уже к нему и к мальчишкам, только на днях говорили о том, что хватит прятаться, и это хорошо, что никому ничего рассказать не успели.​

​Конечно, он нашел время и поговорил с Юлькой – шапку мял в руках и смотрел в пол.​

​— Сама понимаешь – мать она им все-таки. Они так рады, особенно Мишка – он же маленький еще, плохо ему без мамки.​

​Про ребенка, который должен был родиться у Таньки неизвестно от кого, они не говорили.​

​— Понимаю, – сказала ему Юлька. – Будь счастлив, Володя…​

​Он шагнул было к ней, хотел обнять, но Юлька отшатнулась – боялась, что не сможет потом отпустить его, вцепится мертвой хваткой.​

​В этот самый момент к Юльке и ввалилась баба Маша – она всегда без предупреждения приходила. А зачем предупреждать собственную внучку, которая, тем более, совсем одна живет? Глаз у нее был наметанный, и она сразу все поняла.​

​— Бабушка, не говори только никому, – попросила Юлька.​

​— Да ты что, разве же я скажу кому…​

​Она и не сказала. Только соседке Гале, да и то потому, что она заметила, что Танька красивая баба, вот ее Володька Савельев и прощает, а некрасивые вечно в девках сидят. Баба Маша сразу поняла, что это камень в их огород, и нашлась что ответить.​

​Через неделю уже вся деревня знала, что пока Танька в городе с любовником жила. Савельев тоже не дурак – молодой учительнице под юбку залез.​

​— Ненавижу вас! – закричал старший сын Савельева Гришка, выбежал из класса, а Юльке оставалось только краснеть, пряча глаза от детей.​

​Потом и сама Танька к ней пришла – обещала космы все выдергать, если Юлька хотя бы на миллиметр к ее мужу приблизиться.​

​Стыдно было Юльке – вся учительская это слышала. Домой убежала в слезах, не могла больше сдерживаться.​

​А там ее Володя дожидается.​

​— Юль, прости, я ничего ей не говорил. Ну, честное слово!​

​— Знаю, – она уткнулась в его широкую грудь, спрятала заплаканное лицо в его старой фуфайке, пропахшей хлевом и сигаретным дымом.​

​Стояли они так долго-долго, и было им одновременно хорошо и плохо. Но в дом Юлька Володю не пустила.​

​Рожать Таньку повезли ночью – уже дождаться не могли, когда же она, наконец, родит, по подсчетам бабы Маши сильно та перехаживала, но самой Таньке хоть бы хны. Поговаривали, что она вообще негритёнка должна родить, вот и держит дитё в пузе, не дает ему наружу выйти.​

​Савельев, хоть и не был отцом, все равно беспокоился – в школу пришел, чтобы мальчишек забрать, а самому, лишь бы Юльку одним глазком увидеть. Бледный весь, небритый.​

​— Ну как? – спросила тихонько Юлька.​

​— Не знаю, рано еще.​

​К вечеру уже баба Маша не выдержала – пришла вроде как помощь с детьми предложить, а сама разведать, кого там Танька родила.​

​— Да не говорят мне ничего, – развел руками Савельев.​

​— Точно негритёнка, – сказала тогда баба Маша соседке Гале, и к утру уже вся деревня про то знала.​

​А вечером Савельев пришел в магазин за бутылкой водки.​

​— Померла, – испуганно сообщил он. – И Танька, и девочка.​

​И заплакал, как ребенок.​

​Тут уже многие пришли его утешать, и баба Маша в первых рядах, чтобы охранять вакантное место – уж теперь она Юльку свою пристроит.​

​А Юлька сама долго у Савельева не появлялась, и даже на похороны не пошла – стыдно ей было, ведь она думала долгими зимними ночами, чтобы Танька эта исчезла. Вот она и исчезла.​

​Савельев сам к ней пришел. На сороковой день.​

​— Я сейчас не смогу на тебе жениться, нехорошо это, – сказал он. – Но через год обязательно женюсь. Обещаю. Дождешься меня?​

​Конечно, Юлька дождалась. Да и уже через пару месяцев она у него большую часть дня проводила – готовила, убиралась, но ночевать к себе шла. Младший Савельев сын ее сразу принял, а вот со старшим не все так гладко было. Но это уже совсем другая история…​

​Другие мои рассказы:​

​Добрая сказка​

​Теория пяти рукопожатий​

​Темные тени за окном

Источник