– Игрушки детей убери, мне на полу постелить надо — спина не даёт покоя.
Иван всегда вставал на сторону матери. Он ведь здесь вырос, с детства привык, что она всем заправляет. Я пыталась донести своё мнение, но он отмахивался:
– Леся, не спорь. Ей уже тяжело, возраст всё-таки.
Тогда мне казалось — это проявление заботы. Теперь понимаю: это была зависимость.
Спустя год я случайно услышала разговор свекрови с соседкой.
– Всё нужно оформить на Ивана, – уверенно заявила она. – Пока эта невестка не придумала себе повод на что-то претендовать.
В ту ночь я так и не сомкнула глаз. А через неделю Иван принёс бумаги и попросил подписать доверенность.
– Мама просила для оформления, ничего особенного, – сказал он как ни в чём не бывало.
Я внимательно прочитала: «Договор дарения жилого дома». От матери — Ивану. Он даже не осознал сути происходящего.
– То есть теперь дом будет только твоим?
– Нашим! – убеждал он. – Просто юридически оформлен на меня.
Но я понимала: если в семье появляется «только твой» — значит, трещина уже пошла по швам.
С того момента я почувствовала себя чужой в собственном доме.
Минуло десять лет. Дети подросли, Иван стал начальником смены на заводе, а Ганна по-прежнему держала всех в ежовых рукавицах.
– Леся, тебе бы к врачу сходить да сбросить пару килограммов. Мужчине тяжело смотреть, когда жена расплылась…
Говорила она это громко и при всех. Я училась гасить реакцию внутри себя — ради детей и хрупкого домашнего мира.
Но жить с ней становилось всё труднее.
В последнее время она зачастила с разговорами о «справедливости» и «честном распределении».
– Всё нужно заранее разложить по полочкам, – твердит она. – Чтобы потом без делёжки и скандалов обошлось.
Я молчала: было ясно — её представление о справедливости очень одностороннее.
Когда наш сын Назар привёл домой девушку, Ганна встретила её настороженным взглядом:
– Это кто такая? Студентка? Родителей покажешь?
А когда узнала о небогатом происхождении девушки — лишь презрительно фыркнула:
