Соседский вой и шум обманчиво скрывают бездонную тоску одиночества.
— Да ты достала уже своими придирками! Совсем с катушек слетела, карга старая! — Марина со злостью захлопнула дверь перед носом соседки.
Баба Галя только того и ждала. Схватив швабру, она принялась остервенело колотить ей по потолку:
— Нет, ну вы посмотрите на неё! Я в свои семьдесят два на таких вот стервах собаку съела! Сопляки сопливые носятся тут как оглашенные день-деньской, а матери хоть бы хны!
Марина прислонилась к двери, пережидая приступ соседкиной ярости. Дети испуганно выглядывали из комнаты.
«Вот ведь влипли так влипли, — в отчаянии думала Марина. — И ведь хрен ей чего докажешь!»
С тех пор как её мальчишки чуть подросли и обнаружили способность производить децибелы, жизнь в съёмной «двушке» стала адом. Стоило Димке с Катей хоть чуть-чуть пошуметь, как снизу доносился грозный рык бабы Гали, а в потолок впивалась её грозная швабра.
— Ма-а-ам, ну сделай ты с ней что-нибудь! Надоела уже! — ныл Димка.
— Ага, конечно, отберу пенсию и в закрома родины! — огрызнулась Марина. — А то я не пыталась по-хорошему. Да только эту старую перечницу разве пробьёшь? У неё на всё один ответ: участковый, мол, мигом вас приструнит!
И ведь не поспоришь. Баба Галя была грозой всего подъезда. Бывшая заведующая детсадом, одинокая вдова — всю жизнь командовала, теперь на пенсии от безделья лютовала. Сын где-то за бугром, внуки не навещают. Вот и коротала старушка век, изводя соседей своим сварливым характером.
Марина вздохнула. Работала медсестрой, тянула детей одна. И так сил никаких, а тут ещё этот ходячий кошмар в бигудях! Но выхода не было — не на улицу же идти. Оставалось стискивать зубы и терпеть.
И всё-таки порой Марина ловила себя на мысли, что где-то в глубине души ей жаль вредную старуху. Поди и впрямь несладко на склоне лет остаться совсем одной, без близкой души… Может, оттого и бесится? А вдруг случись что — кто воды подаст, в больницу свозит?
Тревожные мысли всё чаще посещали Марину, заставляя приглядываться к мелочам. Слишком уж нервной и дёрганой стала в последнее время баба Галя, будто сама не своя. И вид какой-то бледный, осунувшийся…
Нехорошее предчувствие кольнуло сердце, когда субботним утром Марина не услышала привычной ругани и грохота. Неужто случилось что? С замиранием сердца она набрала номер…
В этот миг Марина поняла — как бы ни бесила её вздорная соседка, она не может остаться равнодушной. Ворча и ругаясь, баба Галя по-своему заботилась о них. Пусть и весьма своеобразно.
— Мам, а вдруг с бабой Галей и правда что-то серьёзное? — испуганно спросила Катя.
— Не дрейфь, прорвёмся! — Марина решительно тряхнула головой. — Но эту старую перечницу в обиду не дадим. Всё-таки мы люди, а не бревна бесчувственные!
Сказано — сделано. Схватив сумку, Марина поспешила вниз по лестнице. Катя с Димой увязались следом. Надо было спешить — неизвестно, что ждёт их впереди. И впервые за долгое время сердце Марины преисполнилось непривычной решимостью.
***
В больнице их встретил въедливый запах лекарств и строгая тишина коридоров.
— Палата 203, — бросила на ходу медсестра, цокая каблуками по плитке.
Марина на секунду замешкалась перед дверью, собираясь с духом. Но Катя с Димкой уже вприпрыжку неслись внутрь.
— Тише вы, ополоумели что ли! — зашипела она им вслед. — Не в зоопарк пришли!
Но дети уже не слушали. С любопытством глазея по сторонам, они подбежали к кровати, на которой, бледная и осунувшаяся, лежала баба Галя.
— О, явились, не запылились! — хмуро процедила старушка. — Чего припёрлись-то? Позлорадствовать?
От её слов Марина вспыхнула.
— Тоже мне, радость великая! Я между прочим с ног сбилась, пока вас по больницам искала! Переживала, между прочим…
В палате повисло натянутое молчание. Баба Галя отвела глаза, комкая край одеяла.
— Ишь ты, переживала она… Можно подумать, больно надо… — пробурчала старушка, но как-то уже беззлобно. Даже растерянно как-то.
Марина только рукой махнула. Знала ведь, что на старуху обижаться — только нервы тратить.
— Ладно вам, баба Галь. Чай, не чужие люди. Как ваше здоровье-то? Что врачи говорят?
Галина Сергеевна скривилась, словно от зубной боли:
— А что им говорить? Бают, операцию надо. А толку-то? Всё одно помирать скоро…
От этих слов у Марины внутри что-то сжалось. Как же так? Неужели бабе Гале и вправду совсем никто не нужен? Даже сын родной не почешется?
За этими мыслями она не сразу заметила, что Катя с Димкой уже во всю щебечут о чем-то с бабой Галей. Притом, судя по их загоревшимся глазам, нашли общий язык!
— Ух ты, баб Галь, а правда, что в детском саду вашем настоящая черепаха жила? — восторженно спрашивал Димка.
— А как же! Черепаха Тортилла. Знатная была работница — газеты приносила по утрам! — подмигнула им старушка.
Катя захихикала в кулачок:
— Ой, баб Галь, вы такая смешная! Мне кажется, с вами в садике весело было.
Галина Сергеевна осеклась, словно захлебнувшись непривычной лаской. Марина с удивлением заметила, что суровые глаза соседки подозрительно заблестели.
— Дак… может оно и весело было, не спорю… — пробормотала старушка, отворачиваясь к стене. — Только вот где те времена? Все разлетелись — кто куда. И поминать некому…
Повисла пауза, в которой явственно слышалась горечь одиночества. У Марины сердце зашлось от жалости. Значит вот оно что! Вот почему баба Галя всегда такая колючая да озлобленная. От тоски извелась, бедолага…
— Ничего, баб Галь, поправитесь — ещё намиритесь со всеми! — звонко пообещала Катя.
— Делать мне больше нечего! — фыркнула старуха, но как-то уже не сердито.
Подхваченные волной внезапного сочувствия, они просидели у бабы Гали до самого вечера. Слушали её ворчливые байки, смеялись над шутками. И что-то неуловимо менялось в этих вздорных серых глазах. Словно лёд потихоньку таял…
***
С того дня всё пошло не так, как раньше. Видно, растопили детские сердца лёд стариковского одиночества. Уж теперь-то Катя с Димкой сами рвались проведать бабу Галю. То пирожков ей напекут, то поделку смастерят — и айда стучаться в палату!
— Это вам, баб Галь, чтоб поправлялись скорее! — звенели их голоса под больничными сводами.
Поначалу старушка ворчала, конечно, для порядку. Мол, нечего по больницам шастать, заразу разносить. Но разве ж Катю с Димкой остановишь? И незаметно для самой себя баба Галя стала ждать их визитов. Привыкать к непоседливой ребячьей заботе и неумелым знакам внимания.
Только вот Марине было не до уютных посиделок. Работа, дом, бесконечные хлопоты… Едва сводила концы с концами, чтоб детей прокормить. А тут еще бабу Галю из больницы выписали — заботы прибавилось.
Поначалу всё было тихо. Марина с облегчением выдохнула — неужто старушку и впрямь на путь исправления вывели? Как бы не так! Не прошло и недели, как баба Галя снова взялась за своё.
— Дрыхнут до обеда, лоботрясы! — отчитывала она детей у дверей. — А матери хоть бы хны — работает она, видите ли! Не то что некоторые…
Марина стиснула зубы. Всё возвращалось на круги своя. И с каждым днем становилось лишь хуже.
Теперь уж баба Галя не ограничивалась руганью да стуком. То и дело названивала среди ночи:
— Маринка, совсем совесть потеряла? Димка-то твой снова мячом во дворе колотил! Нет на вас управы…
Не успевала Марина и рта раскрыть, как в трубке гудели гудки. Хоть караул кричи!
Но мало было Галине Сергеевне телефонного террора. Повадилась она и днём покоя не давать. Только Марина с работы придёт — бац! — старушка тут как тут:
— Подмести бы не мешало, лентяйка! Зараза от вас, поди, по всему подъезду ползает…
То Димку за шкирку поймает:
— Гулёна! Сколько можно баклуши бить? Марш уроки учить!
А Кате вообще проходу не давала:
— Катерина, ты б хоть за мальцом своим присмотрела! Не девка ведь — нянькой тебе быть.
Детям хоть плачь! И откуда только силы брала, старая перечница? Словно за троих управлялась!
Но самое страшное было впереди. Так уж случилось, что на носу у Кати с Димкой гостины у бабушки намечалась. Путёвку в лагерь им подарила — не пропадать же! Обрадовались дети, сумки собрали…
Да видно, зря не спросили бабу Галю. Узнав про отъезд, та аж позеленела от злости:
— Ах, значит, бросаете старуху? Что ж, пущай подыхает тут одна, без призора? Ну и катитесь, неблагодарные! Чтоб духу вашего не было!
Хлопнула дверью — аж стёкла зазвенели. У детей слёзы брызнули, у Марины ноги подкосились. Ну сколько ж можно? У самой терпение на исходе!
Делать нечего. Попросив у соседки присмотреть за бабой Галей, Марина отвезла ребятню на вокзал. Сердце не на месте было, страшно. Как оно там без них?
Вернувшись, первым делом заглянула к бабе Гале. Открывать та долго не хотела, всё отмалчивалась. Но Марина умела быть настойчивой. Поставила чайник, пирогов разложила — глядишь, оттает помаленьку.
Так и просидели до вечера. Марина гладила морщинистую руку, слушая горькие старушечьи вздохи. Без укоров, без нравоучений. Лишь изредка вставляя негромкое:
— Бабуль, а может расскажете, что у вас на сердце? Глядишь, вместе чего придумаем…
Галина Сергеевна долго кряхтела, отнекивалась. Но в конце концов не выдержала — разревелась пуще Димки с Катей. И всё выложила как на духу — про горечь одиночества, про сына-неблагодарного, про страх забвения…
— Знаешь, как оно — всю жизнь людям отдать, а под конец никому не нужной остаться? — шептала она сквозь слезы. — Ты уж не серчай, Мариш. Дурю я со страху-то. Каково мне теперь одной куковать? Помру ведь — и не вспомнит никто…
Сколько в ту ночь переговорили, сколько наплакались — и не счесть. Но к утру что-то дрогнуло, сдвинулось в застарелой обиде. Словно плотину прорвало…
***
Разговор вышел нелёгким. Каких только претензий ни наслушалась Марина! И неряха-то она, и детей распустила, и совести лишена напрочь. Всю желчь, годами копившуюся, вывалила баба Галя. Но в конце концов выдохлась, смолкла. И впервые Марине почудилась в её голосе не злоба — а глухая, щемящая тоска…
— Поймите, баб Галь, нельзя же так, — тихо проговорила она, глядя в воспалённые старушечьи глаза. — Ни себе житья, ни людям. Все мы не вечны, но жизнь-то продолжается! Нельзя в ней только чёрное видеть.
Баба Галя зло зыркнула на неё:
— Да что ты понимаешь, курица ощипанная? Тебе всю семью свою собой заменить пришлось? От зари до зари себя детсадовским оболтусам дарить? А под конец остаться у разбитого корыта?
Она тяжело перевела дух. Губы скривились горькой ухмылкой:
— Так-то, Маринка. Легко тебе со своей колокольни рассуждать. И то верно — куда уж мне, старой развалине! Одна дорога осталась…
Повисло тягостное молчание. Марина чувствовала, как по спине бегут мурашки. Неужели всё напрасно? Неужели баба Галя так и будет жить в своём панцире до конца дней, изводя всех вокруг?
И тут её осенило. Схватив старушку за руку, она заговорила горячо и сбивчиво:
— Послушайте меня, Галина Сергеевна! То, что сын вас бросил — не ваша вина. Дети выросли, у них своя жизнь. Это нормально. Но ведь мир на них не заканчивается!
Марина коротко перевела дыхание и продолжила:
— Зачем вам жить прошлым? Ведь у вас столько опыта, столько мудрости! Как много вы еще можете дать! И я, и мои дети — мы все нуждаемся в вас. Подумайте сами — разве мы вам чужие?
Баба Галя долго молчала, отвернувшись к окну. Вздрагивали костлявые плечи под ветхой кофтой.
— Эх, Маринка… — наконец вздохнула она. — Может, ты и права. Да только как теперь-то? Не умею я уже по-другому. Кто меня терпеть станет, старую грымзу?
В голосе скрипело столько неподдельной горечи, что у Марины сердце зашлось. Плюнув на условности, она порывисто прижала бабу Галю к себе. Обняла, как напуганного ребёнка.
— А мы станем. Куда ж мы денемся, родные люди! Только и вы нас поймите — есть у нас своя жизнь. Помогать вам мы завсегда рады, но взаперти ради этого сидеть не можем.
Баба Галя судорожно всхлипнула. И вдруг обмякла, расслабилась. Словно разом сдулась вся её напускная строгость.
— Ох, Мариша, Мариша… — пробормотала она, утирая слёзы. — Дура я старая. Сама ведь всё прекрасно понимаю. Да гордость душила, злоба застарелая. Простишь ли ты меня когда-нибудь?
От этих слов у Марины будто камень с души свалился.
— Ну что вы, баб Галь! — мягко улыбнулась она. — Куда ж я денусь? Только давайте уговоримся: вы больше не командуете, мы — не обижаемся. По рукам?
Галина Сергеевна слабо хихикнула сквозь слёзы:
— По рукам, егоза ты эдакая! Ишь, как ловко старушку обдурила. Не иначе в дипломаты метишь!
— Баб Галь, ну что вы такое говорите! — всплеснула руками Марина.
Обе женщины рассмеялись. Впервые за долгие годы смех этот был лёгким и счастливым.
А дальше всё завертелось, как в сказке. Едва вернулись из лагеря Катя с Димкой, сразу кинулись к бабе Гале. Соскучились — сил нет! Целый вечер не отлипали, про отдых рассказывали.
— Баб Галь, а вам письмо написали! — похвасталась Катя. — Только вы не сердитесь, что долго. Никак всё сочинить не могли, как следует.
От этих слов Галина Сергеевна глаза втупила, голос задрожал:
— Ох, спасибо вам… Родные вы мои… — и разрыдалась пуще прежнего. Только теперь слёзы её были иными — светлыми, радостными…
С той поры всё пошло на лад. Ворчать баба Галя, конечно не перестала. Да только теперь в ворчании её не злость сквозила — а ехидная забота. То Марину отчитает, что опять на ужин бутерброды, мол тощая как щепка. То Димку приструнит — не гоняй, лоботряс, мячик отберу! А Кате и вовсе прохода не давала — выспрашивала всё, не довели ль мальчишки до греха.
Но знала Марина — всё это от большой любви. От желания быть нужной, при деле. И радовалась переменам, не могла нарадоваться. Теперь уходя на работу, со спокойным сердцем оставляла детей бабе Гале. Знала — в надёжных руках.
Только вот соседи долго не могли в толк взять — что за чудо такое случилось? Почему больше не грохочет швабра, не разносится по подъезду сварливый рык? Лишь одна Вера Николаевна, самая дотошная кумушка, раскусила в чём дело.
— Ох, и ловка ж ты, Маринка! — качала она головой. — Уболтала ведь старую перечницу. Ну чисто змей-искуситель, ей богу!
Марина лишь улыбалась украдкой. Знала — дело совсем не в ней. Просто доброе сердце не ведает границ и расстояний. И никакие годы, никакие обиды не властны над человеческим теплом…
Обсуждают прямо сейчас! Узнайте, что вызвало такой резонанс:
Неужели счастье так близко, но все еще недоступно?
Когда же наступит тот день, когда страх отпустит?
Судьба, обманом отобравшая дерзкие мечты, уже близка.
Она была готова всё потерять ради иллюзии счастья.
Она не была лишь сестрой, её искали как единственную.
Неожиданное письмо может изменить всё!